Адильхан Ержанов: «Когда я не снимаю, я несчастен»
Режиссёр Адильхан Ержанов давно стал заметной фигурой не только в родном Казахстане, но и в мире. Его фильмы становятся участниками крупных международных фестивалей с завидной регулярностью. В этом году Адильхан приехал на фестиваль дебютного кино в Новой Голландии, где вошёл в жюри основного конкурса. CINEMAFLOOD обсудили с режиссёром «маленьких людей», казахский социальный Marvel и национальный мейнстрим.
— Основная тема фильма «Улболсын» — права женщин в больших и малых городах Казахстана. Хочется верить, что это не следование современным трендам. Когда вам пришла идея этой картины?
— Вообще это мог быть герой мужского пола. Для меня гендерная принадлежность значения не имеет. Интереснее его сопротивление, в какого рода серьёзный переплет он попадёт. Если рассматривать не сестру главной героини, а брата, который приехал спасать младшую сестру, здесь будет меньше сопротивления и, скажем так, сценарного топлива. А если это сестра, причем урбанизированная и образованная, тогда сюжет приобретает непримиримый конфликт. Я не думал о том, чтобы сделать сюжет более конъюнктурным. Я дружу с актрисой, исполнившей главную роль в фильме. Мы давно хотели сделать с ней кино, где женщина была бы интересной главной героиней. В итоге я нашёл сюжет, в рамках которого можно рассказать о приключении героя в женском обличии.
_a19e.jpg)
— В основе истории конфликт в семье: мать продаёт младшую дочь, а её старшая сестра пытается вызволить девочку из «брачного плена». Такой сюжет имеет под собой отголоски реальности? Это чем-то похоже на консервативные традиционные устои, которые существуют сегодня в семьях в Чечне или Дагестане?
— Это гипербола, как и в любом художественном произведении. Знаете, как, например, в фильме «Прочь» Джордана Пила. Там же есть подоплёка расизма реальная для такого триллера. У нас такого беспредела в сёлах нет, никто никого не крадёт и не продаёт. Но мне кажется, что в любой стране мира есть какие-то моменты ущемления по различным признакам, причём необязательно половым.
— Аул Каратас появляется в нескольких ваших фильмах. Получается, это часть одной вселенной?
— В какой-то момент я перестал оправдывать появление Каратаса. Решил, что вся топонимика у меня будет состоять из одного села. Мне так легче!
— У вас ещё и актёры мигрируют из одного кино в другое, но играют разные роли. Хотя следователь в «Улболсын» также был следователем в «Чёрном, чёрном человеке».
— Да, Данияр Алшинов. Кстати, его и в новой ленте зовут Бекзар.
_xcra.jpg)
— Кажется, что вы строите казахский Marvel социального толка.
— У Стивена Кинга действие разных романов происходит в штате Мэн. У Уильяма Фолнкера есть Йокнапатофа. Раз такие великие писатели ограничивали себя в географии, то и я могу!
— Вы довольно плодовитый режиссёр. В последнее время выходит по две ваших картины в год, а на вашем педантичном сайте ведётся летопись всех проектов, начиная с новостей о питчингах, заканчивая перечислением фестивалей, где фильмы показывались. Нет ли опасений в связи с тем, что количество не всегда может перейти в качество, или в каждой своей работе вы в целом уверены?
— Уверенными могут быть не очень объективные, мягко говоря, люди. Конечно, у меня есть разного рода опасения: можно исписаться, может замылиться глаз. Но у меня такой образ жизни — я не могу жить чем-то, кроме кино. Когда я не снимаю, я несчастен. У меня есть выбор — либо буду несчастным, накапливая материал, либо буду несчастным, всё время снимая и переживая, что получается хуже и хуже. Я выбрал второе. И люди, которые со мной работают, живут в таком же ритме.
— Не кажется ли вам, что у героев ваших фильмов есть общая проблематика? Все они «маленькие люди», которые сталкиваются с несправедливостью и сражаются с системой.
— Мне кажется, что эта есть та основа, из-за которой я иду в кино. Вся природа построена на некоем противостоянии. Все искусство базируется на сопротивление. Для меня нет героя, если его не прижали к стенке и ему приходится выживать. Наверное, в моей лаборатории есть некий механизм, благодаря которому я запускаю все эти идеи. Сначала ищу сопротивление в герое, который брошен в обычную среду, но начинает шипеть как карбид в воде. Происходит химическая реакция. Герой, которому комфортно в этой среде — это не начало фильма.
— Как правило, герои, которым в среде комфортно, появляются у вас в качестве служащих различных государственных институтов, будь то полиция, школа или больница.
— Необязательно. В «Бое Атбая», например, героя окружают родные и друзья. Сопротивление можно найти в любом персонаже Шекспира. В своё время, когда он писал пьесы, я не знаю, как воспринимали его работы — может быть, их считали злободневными. Но спустя годы мы об этом забываем. Читая сегодня «Макбета» или «Ричарда III», мы видим в этих историях человека и сопротивляющуюся ему среду. Человека, который идёт против своей природы и против природы общества. Это, как мне кажется, основа повествовательного искусства. В лучшем случае спустя лет 50-100 если и будут смотреть мои фильмы, то только из-за того, что герой в них чему-то сопротивляется. Важна будет лишь психологическая или, если угодно, этическая основа. Хотя этика, конечно, устаревает.
— Безусловно. То, о чем можно было шутить вчера, сегодня под этическим запретом.
— Да, этика изменчива как мода. Останутся «маленькие люди», сопротивляющиеся системе. Или судьбе, как у древних греков.
— Я, помимо вас, знаком с работами двух других казахских режиссеров, Дарежана Омирбаева и Фархата Шарипова. Их ленты, широко известные в синефильских кругах, легко идентифицировать как казахские с первых минут. В моей системе координат казахское кино существует как якутское — де-юре это часть России, но так, как снимают якуты, не снимает больше никто. Как сегодня существует авторское и коммерческое кино в Казахстане?
— Не могу говорить за других в целом, но мне кажется, что все режиссёры авторского кино — и я, и мои коллеги по цеху — всегда получали поддержку от государства. Если государству не нужен будет авторский национальный кинематограф, то я не знаю, кому он тогда будет нужен.
— Быть может, в Казахстане есть частные фонды по аналогии с российским «Кинопраймом» Романа Абрамовича?
— У нас такого, к сожалению, нет. Есть, конечно, частные инвесторы, которые не так давно пришли в кино. Но им приходится выживать на этом рынке, они не могут позволить себе финансировать авторские фильмы — они нацелены на коммерческое кино. Надо отдать должное, казахский мейнстрим действительно приносит инвесторам деньги, он окупается и выходит в плюс. Есть система казахских звёзд благодаря коммерческому кино. Есть своеобразный жанр казахской комедии, который со временем устоялся. Всё это заставляет функционировать национальную киноиндустрию, и это очень хорошо.
— У вас есть какие-либо референсы, когда вы снимаете? Бывает такое, что во время съёмок вы держите в голове некую сцену из фильма любимого режиссера?
— Не думаю, что можно любить кино без каких-либо проводников. Всегда есть поводыри, благодаря которым ты в кино приходишь. В юности я запоем смотрел Такеши Китано. Это единственный режиссёр, к которому я не поменял своего отношения. Когда пересматриваю его картины, чувствую удивительное соединение зла и философии монтажа. Ему, конечно, невозможно подражать, но если у меня можно найти некие параллели с его лентами, то зритель моих фильмов будет прав.
— Есть ли у вас понимание аудитории, к которой вы с вашими фильмами обращаетесь?
— С этим всегда проблема. Трудно определить точную аудиторию, которая действительно поймёт мои картины. Можно сказать, что это люди от 20 до 30 лет, которые любят жанровые истории, боевики. Но я всегда опираюсь на самого себя. Снимаю такие фильмы, которые я бы с удовольствием посмотрел сам. Я хочу снимать то, что меня удивит. Надеюсь, что, если я могу быть честным с самим собой, зритель тоже это оценит.
— В ваших картинах со временем трансформировалось отношение к насилию. Если в ранних работах оно скрывалось за фантасмагорией и сюрреализмом, то в поздних лентах появлялись жестокие, натуралистичные сцены убийств. Не кажется ли вам, что вы движетесь в сторону романтизации?
— Да, я всегда этого опасался, потому что мне никогда не нравилось кино, где насилие существовало само по себе. Секс и насилие я считаю такими вещами, которые не должны транслироваться напрямую. Это можно показать, но в качестве некоего художественного эффекта. Поэтому, когда я прибегаю к реалистичным сюжетам, как в «Чёрном, чёрном человеке» и понимаю, что не смогу закрыться за танцующими детьми и масками, как в «Чуме в ауле Каратас», приходится признать, что насилие всё-таки должно быть в кадре. Это взгляд самого героя, он не прячет глаза. В моей системе координат насилие отражает мировоззрение героя: оно топорное, неэстетичное, просто существует и все. Камера за бойцами не движется, не пытается красиво показывать удары или брызги крови. Всё как в жизни — немножко некрасиво и буднично.
— Долгое время ваши фильмы невозможно было посмотреть обычному зрителю. В последние годы они стали появляться в российских онлайн-кинотеатрах. Что поменялось?
— Ситуация стала меняться последний год в основном из-за пандемии. До этого я был режиссёром-интровертом в плане доступа к моим фильмам. Они не очень интересовали широкую аудиторию и существовали в «аутичном» режиме, если можно так сказать. Я благодарен продюсерам, которые занялись цифровой дистрибуцией моих фильмов. Мне кажется, что это круто: лёд тронулся, и даже такое авторское кино сегодня добирается до аудитории.
— Хотел коснуться языкового аспекта. Казахстан — страна двуязычная, там живёт большое количество русских. В ваших фильмах герои говорят на обоих языках. Нет ли по этому вопросу к вам претензий со стороны государственных органов? В последнее время неприятных историй о притеснении русскоязычного населения Казахстана всё больше.
— Абсолютно уверен, что никакого давления русскоязычные люди в Казахстане не испытывают. Я сам принадлежу к этой категории, хотя свободно могу говорить и на казахском, и на русском. Бытовые конфликты бывают, но массового характера у них нет. Что касается фильмов, никто из госорганов не говорит нам: «Мы даём деньги, но обязательно снимайте на казахском». Я отталкиваюсь от актёров — на каком языке им удобнее говорить, на том они в кадре и изъясняются.
— Многие режиссеры в России сторонятся «неудобных тем», когда снимают на государственные деньги. Даже если такие ленты всё-таки появляются, им не прямо, но косвенно препятствуют: снимают с российских фестивалей, угрожают с помощью различных активистов, не дают прокатное удостоверение. В общем, делают всё, чтобы кино не дошло до зрителя. Сталкивались ли вы с чем-то подобным в Казахстане?
— За годы работы я с таким не сталкивался. Но у меня и фильмы выходят в прокат небольшим количеством экранов, поскольку у них нет коммерческого потенциала. Так-то у нас подобных ограничений нет. Мне кажется, когда у меня будет широкий прокат и, как следствие, пристальное внимание с разных сторон, тогда можно будет судить о таких вещах.
— Есть ли молодые казахские режиссеры, на которых стоило бы обратить внимание? Следите ли вы за теми, кто сегодня дебютирует в казахском кино?
— Многие наши режиссеры сегодня работают и в коммерческом кино, и для национальных казахских стримингов, для которых снимаются оригинальные сериалы. Возможно, они ещё не обрели широкую популярность, но я уверен, что очень скоро её получат. За последние 5 лет сформировалось целое поколение молодых казахских кинематографистов.
— А какое-либо русское кино на вас в последние годы произвело впечатление?
— Мне очень нравятся последние работы Юрия Быкова, Сергея Лозницы и Дмитрия Давыдова. К сожалению, я не был на фестивалях последний год, поэтому пропустил все русские фильмы, где сыграл Юра Борисов. Очень хочется их увидеть!
Тимур Алиев
Нет комментариев, оставьте первый
, чтобы оставить комментарий