Вспомнить всё...

Немец Герольд, он же Гера, от души со всеми поет «Огней так много золотых на улицах Саратова…». В общем, живут – не тужат, все со всеми уживаются, даже свой соглядатай-доносчик в Дегелене имеется – ну а где их нет? В речах здесь все вольны – хотя и оглядываются, и голос понижают, знают – Система бдит, вон двоих шахматистов средь бела дня забрали и увезли, но все же главный тиран умер, и это чувствуется: Гере, к примеру, пришло разрешение на выезд в Германию всей семьей, на антисоветские брюзжания Исаака никто и внимания не обращает – что взять со старика? И вообще, кто в космос-то первым полетел? «Мы – советские! Наш человек в космосе!» – ликует-радуется безногий, а чумазая малышня (средь лиц – ни одного славянского) горланит песню «Хотят ли русские войны?». Войны никто не хочет, но военные приезжают и взрывов отменять не собираются, и русские лица здесь – исключительно военное начальство да медперсонал… На русском говорит практически весь аул, одни только старики мешают здесь казахские слова с русскими – для остальных это также естественно, как дышать. Мы ведь все становились советскими людьми, той самой единой исторической общностью. Мы в едином строю шли к великой цели… Есть один план в фильме (подозреваю, что он взят из хроники тех лет, то есть это реальный документальный план), который в контексте авторского замысла представляется ключевым: с экрана прямо на нас, бессмысленно тупо смотрят овцы, специально оставленные в загоне во время испытаний бомбы. На безответной скотине испытывали смертоносную силу взрыва. Так и люди здесь. жители аула Дегелен, те же бессильные и беззащитные овечки, агнцы божьи, предназначенные на заклание. В отличие от четвероногих, они понимают, что стали материалом для экспериментов ученых вояк, но поскольку за теми стоит само Государство, протестовать и сопротивляться бесполезно. Самое большое, на что их хватает, – это прятаться да огрызаться, как загнанные собаки, и уповать на Бога. Фильму предпослан эпиграф из Книги назиданий: «Ни один народ не исчезнет из-за вражды людей, забывших, что по роду своему все они братья и сестры. Не дано людям убить то, что создано Свыше». Весь строй картины, однако, говорит об обратном – еще как, оказывается, дано! Ведь мечта – построение рая на земле – вот-вот сбудется, новый вождь заявил, что следующее поколение наших людей будет жить при коммунизме. Для реализации такой мечты ничего не жаль. Уже весь мир, глядя на нас, убедился: мы действительно рождены, чтобы сказку сделать былью. На то мы и великий советский народ… «Сотни тысяч людей своим благополучием обязаны регулярному жертвоприношению» – так вроде бы написано в старинной китайской «Книге обрядов». Но есть жертвоприношение – как сакральный акт и жертвоприношение – как насилие. Когда оно совершается по велению Бога и угодно ему, оно приносит мир и благословение, в противном же случае приводит к убийству и проклятию – и в христианской, и в исламской традициях это так. Согласно официальной советской логике, жертвы были оправданны – на них стояла мощь супердержавы. С точкой зрения самой жертвы никто тогда не считался. Тем более, испытания на полигоне были государственной тайной. Но времена меняются, все тайное неизбежно становится явным. Сказка оказалась кафкианской. Какие мысли и чувства обуревают ныне жертву, если она еще жива, догадаться не трудно… Послесловие к фильму – справка на фоне ядерного гриба – сообщает, что «то был 36-й по счету здесь взрыв и впереди Дегелен ждали еще 462 ядерных взрыва, мощь которых стерла бы с земли 1500 городов площадью Нагасаки и Хиросимы. Указом президента РК Н. Назарбаева полигон был закрыт в 1991 году. Но призрак смерти до сих пор бродит в этих местах». Дойдя до этих заключительных строк, понимаешь: одиннадцать лет как нет СССР – ни страны, ни власти той уже нет, а счета к ней предъявляться будут еще очень долго. Империя распалась, но боль – как и жажда справедливости – осталась. Люди не боги, чтобы прощать собственное убийство, впрочем, и боги не всем и не все ведь прощают… Видимо, всему свой час. На смену кино советскому приходит кино национальное. Официальная история сменяется реальной. Нарымбетов стремится показать мир шестидесятых таким, каким он и был в восприятии большинства казахов. Режиссер входит в поток ушедшей жизни и старается не нарушить ее естественный ход своим присутствием, и это ему удается. Человеческое, слишком человеческое извлекает из исторического забвения Нарымбетов и бережно вставляет в рамку искусства, тем самым утверждая в правах это бытие и воспроизводя его. Атмосфера «наших» шестидесятых узнаваема каждым. Что до деталей – в реальном Дегелене (а он и поныне существует – точка сакральной географии страны) ни осликов, ни маковых полей, ни пирамидальных тополей, разумеется, как не было, так и нет: климат не тот. Упреки дотошных зрителей Нарымбетов понимает, но не принимает: в его родном Сузаке, что на юге Казахстана, в те годы тоже шли испытания, ему важна не точная копия оригинала, а правдивый его образ. Ведь он пишет Житие… Мы следуем за его взглядом и вновь бредем за Лейлой все по тому же Дегелену. Кто это идет навстречу? Ба! Никак это Герольд с женой и дочкой?! Он самый! Говорит, что в Германии хорошо, а поди ж ты – вернулся! К счастью, «дом не продали, только флягу украли». А что это там бормочет старик Исаак? «Атлантиду потеряли? Потеряли! Вавилон своими руками разрушили. А теперь все хором за Иерусалим взялись! А в Иерусалиме места всем хватит!» К чему это я? Вы догадались, отчего в Дегелене нет ни зимы, ни осени, все в зелени, хотя год уже прошел перед нашими глазами? Вы только вслушайтесь в молитву Лейлы. Может, для кого-то ее Дегелен мал, сир и убог, а для нее – это рай. Пусть неказистый и покореженный, но другого она не знает. Может, ее молитвами он и храним – ведь не живет село без праведника… И Иерусалим свой Исаак обрел здесь, Гера сюда же вернулся. В общем, рай – и точка. Уместен, правда, вопрос: что же тогда ад? ведь хрестоматийное определение ада – это место страдания и наказания после смерти за совершенные грехи. За что дегеленцам определен ад еще при жизни? Может, им отказано в наличии души. Или нет у жителей этих мест права называться детьми человеческими? Похоже, что так. Но новейшая история человечества породила другую формулу: ад – это другие. Когда бесцеремонно и жестоко распоряжаются твоей жизнью, единственной, бесценной и неповторимой, твоей жизнью и жизнью твоего народа, твоей земли, смириться с этим, забыть и простить такое, вероятно, могут только святые или блаженные – вся человеческая история свидетельствует как раз об этом. «Молитва Лейлы» – фрагмент такой истории. Нарымбетов своими фильмами возвращает отечество из советского небытия – его картины восполняют пробелы в нашем драматическом прошлом. Пафос нынешнего его творчества, пожалуй, заключается в простой фразе: вспомнить все… Это тяжелое испытание. Вспоминая, заново переживаешь случившееся, и горечь непрощаемых обид требует всплеска. Кто виноват – вроде бы ясно. Показано и доказано. А что делать – непонятно. Насилие всегда рождает ответную агрессию, круг этот вечен, как сам мир: «Мне отмщенье, и Аз воздам». Как выйти из этого круга? В христианской традиции все победить может только любовь – как милость и благодать. В мусульманской традиции – спасение в знании, которое трансформируется в понимание ответственности за свою позицию. Но в нынешних реалиях, когда религиозно-культурные традиции утрачены, а рефлексия продолжается, отчетливо понимаешь одно: ад – это уже мы сами. Вот если бы, осознавая это, переплавить в творчество боль, страдания и память тех лет, – вот было бы кино… Но, вероятно, для этого нужна безопасная дистанция – прививка советского все еще действует…

Асия Байгожина